Оборотни, конечно, вещь хорошая…даже не вещь, а существа…без них многие легенды выглядели бы пустыми, а некоторые просто не существовали бы…
Но я не так люблю оборотней, они ведь превращаются не когда захотят, не по своей воле…они зависимые от своей звериной половинки..
Но, на вкус и цвет товарища нет…

Что касается появления оборотней в нашем мире, то есть несколько легенд:
1)Это вообще духи(хотя я что-то в этом сомневаюсь )
2)На первого оборотня было наложено заклятие, в результате чего он оборотнем и стал.
3)Больше пока не вспоминается, если будет что-то ещё — напишу…

Что ж… Тут я первый раз. Но натолкнулась на твою тему,автор, и она меня задела за живое!
Оборотни… Хех!
Хорошая штука оборотни. На легенды весьма продуктивная и проч.
А вот что касается ПРОИСХОЖДЕНИЯ…
Позволю себе не согласиться с Сахарой, которая не верит в то, что оборотни
это духи. Оборотни, между прочим, именно СВАЛИЛИСЬ С НЕБА. Первыми оборотнями были Боги. Оборотень ведь не обязательно должен превращаться
в волка. Оборотень на то и оборотень, чтобы ОБОРАЧИВАТЬСЯ во все что 
угодно. А первыми оборотнями несомненно были Боги, существа не сказать,
чтобы плотские. Потом оборотнями стали шаманы и жрецы — люди имеющие к
Богам непосредственное отношение. Божественный дух спускался в этих смер-
ных и они обретали способность к оборотничеству.
Могли стать оборотнями проклятые (первоначально, опять же, Богами, а потом
уже и простыми колдунами, магами и проч. заклинателями ). В этом я с Са-
харой согласна.
Естественно становились оборотнями укушенные оборотнем.
Но вот, что любопытно… В легендах "кусачие" оборотни — это не жрецы,
не шаманы и уж тем более не Божества. Колдуны сюда тоже не слишком
подходят. Почему? Колдун становится оборотнем с помощью магического об-
ряда (он у меня, скати, имеется ), то есть он не изменяется внутри себя, на нем, как бы личина зверя. И колдуну нет никакого резона кусать человека, чтобы превратить его в оборотня (по логике это у него не получится). Других людей колдун-оборотень превращает в животных с помощью волшебства.
Что из этого следует и куда я собственно веду? А веду я туда, что укушенные
"кусачим"(назовем его так) оборотнем ИЗМЕНЯЮТСЯ! То есть на них нет ника-
кой личины, им не нужнен пояс из волчьей шкуры и проч. дребедень используемая колдунами. Укушенные действительно становятся животными, у них перестраивается скелет и весь организм.
Итак, что же мы имеем в итоге?
Оборотнями могут быть:

Божества и духи (немного повторяю Сахару);
Жрецы;
Проклятые и заколдованные;
Колдуны и чародеи;
И наконец, неведомые существа (Бог знает, откуда взявшиеся!) — не имеющие
в себе магической силы, но обладающие способностью перевоплощаться в волков (замечу, "кусачие" оборотни все волки) и имеющие ядовитую слюну
из-за которой и происходит заражение. Это уже загадка для Дарвина… Хех!
Мое мнение, люди-волки ("кусачие" оборотни) произошли от каких-то
доисторических волков или тому подобных тварей, и развивались подобно человеку, произошедшему, как принято считать, от обезьяны. А почему они
могут менять облик… Но ведь гусеница превращается в бабочку, совершенно
не похожую на нее и это никого не удивляет. Конечно, бабочка не может снова стать гусеницей… А ОНИ могут( в смысле, могут стать людьми)! Процесс-то с точки зрения биологии вполне реальный, пусть даже у людей-волков это получается очень быстро и в неограниченном количестве (в отлич. от гусеницы, которая в бабочку превращается раз в жизни).
Кстати, слышала любопытное мнение, что оборотнем может стать только тот, у 
кого в душе сидит зверь, желающий убивать. То есть оборотничество этого зверя просто выпускает наружу.
Извиняюсь за многословие!
Никогда такого длинного коммента не писала!

Кстати, забыла кое-что, Снарк!
Нет, ли у тебя легенды об "Огромном звере из Жеводана"?
Она у меня была, но утерялась!
Буду очень благодарна.

Безумно благодарю за Жеводанское чудовище, Alpha Centavra!
А что касается ваших упреков насчет моего комментария… Про ликантропов
и проч. я знаю, просто коммент вышел такой длинный, что дальше писать было
просто в лом. Ох, как это похоже на оправдание…
А вот насчет Божественного оборотничества доказательства могу представить
хоть сейчас! Во-первых, все Божества на первоначальном уровне были связаны с животными, а значит были оборотнями. Примитивная (мерзкое, унизительное для пращуров слово!) мифология, из которой зародились поздние религиозные концепсии была тесно связана с природой, ее одушевлением и последующим обожествлением. Учеными доказано: у каждого
Божества имеется животное-символ и эпитеты связанные с животными. А это
подтверждает то, что когда-то это Божество почиталось в виде полузверя (еще один термин оборотня, который мне очень нравится).
Привожу конкретные примеры из классической (греческой) мифологии. Кстати
впоследствии греки и сами забыли об оборотничестве своих богов!

Аполлон (Феб) — имел эпитет Licos (волчий), он указывает и как на хранителя
от волков, так и на самого волка. Он связан с мышами (еще
один эпитет: Сминфей — "мышиный"). Аполлон отождествлялся
с растениями (напр., Дафной — лавром. Кстати, миф о Дафне и 
любви к ней Аполлона указывает на связь между ними, этакое
мифологическое воспоминание о былом облике бога). Вобщем
эпитетов у него было ого-го сколько! Кстати, древний Аполлон
(не классический) был очень жестоким Богом. Он был демоном
убийства, смерти и ему приносились человеческие жертвы. А
оборотней характеризует большая кровожадность (не всегда, конечно).

Посейдон — его эпитетом был Ippos "Конский". Его символом были пеногривые
кони. Он был связан с быком — мощным символом плодородия. И он тоже был буйным и кровавым Богом.

Может хватит Греции? Тяжело рыться в громадной книжище именуемой Мифологический словарь. Можно было бы написать про Артемиду — она связана с медведем. (Кстати, на Руси больше всего были распространены не волколаки: люди-волки, а ВЕРБЕРЫ: (слово — мое изобретение , надеюсь) люди-медведи.)
Если уж про Русь-матушку вспомнили, можно и ее поворошить…

Перун Сварожич — Бог Грозы. Его животным был тур. В мифологии и сказках есть косвенные упоминания о его превращения в это животное.

Змей Огненный Волк — это очень сложный мифологический образ. Я не берусь
сейчас его разбирать. (но если кому-то надо разберу в другой раз) Змей Огненный Волк связан и с Велесом (кстати, жрецы Велеса считались способными к оборотничеству! ) и с былинным богатырем Волгой Всеславичем и даже с реальной исторической личностью — Всеславом Полоцким, которого молва во всех смертных грехах обвиняла. Но как бы то ни было известно, что Змей умел обращаться и в молодца красного и в стоб огненный и еще, черт знает, во что!

Дажьбог Сварожич — Солнце ясное. Его животными были белые кони. И во многих мифологических системах белый конь символ солнца.
Вобщем и т. д., и т. п. Я привела достаточно доказательств? Если нет, могу представить еще.
И еще одно, я не претендую на свое мнение, как мнение в последней инстанции. Просто это моя точка зрения.
И еще одно, (я прям как дядюшка из м/ф "Приключения Джеки Чана"!) в одном я с вами не согласна очень сильно: что если Боги (да и вообще кто угодно) могли превращаться в животное, то это не делает их оборотнями. Повторяю, оборотень на то и оборотень, чтобы ОБОРАЧИВАТЬСЯ, т. е. менять облик. Если кто-то или даже что-то может менять свою форму, то это О-БО-РО-ТЕНЬ!!!! Это говорю не я, а ученые-историки и фольклористы! Тут вы не правы.
И еще одно (тьфу! Опять…), Ликантроп не обязательно маг-оборотень. Ликантроп — по-гречески "человек-волк". То есть это понятие можно подвести
под любого оборотня-волка. Это я вам говорю с полной уверенностью, т. к. греческий язык знаю достаточно хорошо, чтобы в этом разбираться. (но не достаточно хорошо, чтобы на нем говорить ).

Обижаться?! Да, ни в жизнь! Вы мне утерли нос! Скромнее мне надо быть, скромнее…
А что касается ссылок… К сожалению удовлетворить ваше законное любопытство не могу, поскольку все свои знания получила не из интернета, а из печатной продукции. То бишь книг. У меня не такой большой стаж пользова-
ния интернетом, чтобы располагать большим количеством соответствующих ссылок. Так что вам, наверное, придется довольствоваться моими голословными утверждениями. Эх-х…
Для очистки совести напишу хотя бы библиографию тех книг, которые я использовала для написания коммента:

Мифологический словарь/ гл. ред. Е. М. Мелетинский. — М.: Советская энциклопедия, 1991. — 736 с.

Семёнова М. Поединок со Змеем/ М. Семёнова. — СПб.: Азбука; М.: АСТ, 2005. — 399с.

Семёнова М. Мы — славяне!: популярная энциклопедия/ М. Семёнова. — СПб.: Азбука-классика, 2005. — 558[2] с.

У меня есть много чего еще… Но можете поверить я очень люблю мифологию и особенно низшую, а чтобы собирать о ней информацию стараюсь покупать серьезные книги.
И еще одно (да, что ты прицепилась, дурацкая фраза!), а почему собственно
Ликантроп — "оборочивающийся в волка"? Я думаю, что это слово образовано
от слов Likos (волк) и Anthropos (человек). Или я не права? А может мне не следовало переводить дословно?
Как бы то ни было мне очень приятно с вами общаться, Alpha Centavra. И я ни на что не обижаюсь. К тому же всегда полезно обменятся мнениями с другим
человеком по вопросу, в котором я все-таки хоть немного понимаю и который мне близок.
Если у вас (или кого-то еще) будут какие-то вопросы насчет нечисти, нежити и прочих весьма любопытных существ, я с радостью постараюсь на них ответить!
Я обожаю Иной Мир!

Линёк, спасибо

Миледи Алкэ, Семёнов — это что-то вроде Толкиена. Как в "Сильмариллионе" нельзя искать достоверной информации о мифологических эльфах, так и у Семёновой в "Мы — славяне!" — об оборотнях.
Честно скажу, Толкиена я забросил под самый конец, а вот на Семёнову наплевал с яростью после того, как она написала о "великолепном" берёзовом луке, который "бьёт на все двести шагов"… Главное, таких безапелляционных высказываний у неё много. И минимум половина вызывает сомнения…
Нет, пишет она не хуже прочих, но в качестве достоверного источника я б не советовал её использовать. Собственно, присоединяюсь к Линьку

Per aspera ad astra

Ну вот и договорились

Лук славянский я в руках не держал и не стрелял из него. Собственно, вряд ли есть в современном мире хоть один подросток, способный хотя бы наполовину натянуть настоящий композитный лук. Да и из взрослых на такое были бы способны только тыжелоатлеты.
Но я могу оперировать упоминаниями историков и различных оружееведов. Так вот, великий longbow англичан стрелял на 400 ярдов (365,8 метров), натяжение тетивы в нём было (от натяжения напрямую зависит мощность лука) до 60 кг. Русские луки имели натяжение в пять пудов (это чуть больше 80). Били они шагов на четыреста ПРИЦЕЛЬНО, а предельная дальность могла быть и в полкилометра — точно рассчитать невозможно. Но ошибка более чем вдвое — это очень серьёзно.
Хотя я её уважаю по крайней мере, за имидж славянки, тут она молодец.
Не буду рассуждать, какие у неё на то резоны…

Per aspera ad astra

Один из моих любимых рассказов.


Гектор Хью Мунро
"Габриеэль-Эрнест"
— В вашем лесу живет какое-то дикое чудовище, — обронил художник Каннингхэм по дороге на вокзал. Это была его единственная реплика за всю поездку, но поскольку все это время непрестанно говорил Ван Хееле, молчание художника было незаметно.
— Приблудившаяся пара лис или несколько местных ласок. Ничего более грозного, — сказал на это Ван Хееле. Его попутчик не ответил.
— Что вы имели в виду под диким чудовищем? — спросил Ван Хееле позже, когда они были уже на платформе.
— Так, ничего. Плод моего воображения. А вот и поезд, — ответил Каннингхэм.
В тот же день Ван Хееле отправился, как обычно, на прогулку по своим лесным владениям. Он был напичкан всевозможной научной всячиной, знал названия многих диких цветов, так что у его тетушки, возможно, были основания говорить о нем как о великом натуралисте. Во всяком случае, побродить Ван Хееле любил. У него вошло в привычку замечать все, что бы он ни увидел во время прогулок, не столько с целью обогатить современную науку, сколько для того, чтобы потом было о чем поговорить. Когда расцвели колокольчики, он считал своим долгом проинформировать всех об этом событии, и хотя его слушатели догадывались о том, что в это время года они и должны были появиться, все понимали, что делает он это совершенно искренне.
Однако то, что Ван Хееле увидел в тот день, выходило за пределы его жизненного опыта. На гладком каменном уступе, нависшем над глубоким прудом в чаще дубового подлеска, растянувшись, лежал мальчик лет шестнадцати, с наслаждением подставляя солнцу свои влажные загорелые конечности. Его мокрые от недавнего ныряния волосы плотно прилегали к голове, а взгляд светло-карих, почти желтых, как у тигра, глаз был обращен на Ван Хееле с какой-то ленивой насто-роженностью.
Картина была настолько неожиданной, что Ван Хееле обнаружил в себе нечто, неведомое ему ранее, — он серьезно задумался перед тем, как заговорить. Откуда, скажите на милость, мог взяться этот дикий на вид мальчик? У жены мельника около двух месяцев назад пропал сын, которого, как полагали, смыло потоком воды, приводящей в движение мельничное колесо, но то был чуть ли не ребенок, а не почти сформировавшийся юноша.
— Что ты здесь делаешь? — он придал голосу строгость.
— Надо полагать, загораю, — ответил мальчик.
— Где ты живешь?
— Здесь, в этом лесу.
— Ты же не можешь жить в лесу, — настаивал Ван Хееле.
— Почему, прекрасный лес, — сказал юноша с ноткой снисхождения в голосе.
— Но где же ты спишь ночью?
— Я не сплю ночью; это у меня самое оживленное время.
Ван Хееле почувствовал раздражение от того, что столкнулся с проблемой, не поддающейся осмыслению.
— Чем ты питаешься? — спросил он.
— Мясом, — ответил подросток, и произнес он это слово с медленным смакованием, как бы ощущая его вкус.
— Мясом! Каким мясом?
— Если вас это интересует — кролики, дичь, зайцы, домашняя птица, ягнята, когда приходит их время; дети, если я могу их добыть, их обычно очень хорошо запирают на ночь, когда я, в основном, охочусь. Не более как два месяца назад я лакомился мясом ребенка.
Игнорируя явно насмешливый характер последнего замечания, Ван Хееле пытался выведать у мальчишки что-нибудь о возможных браконьерских делах.
— Ты вот хвастаешь, что питаешься зайцами. — При этом он отметил, что слово "одежда" вряд ли было подходящим для туалета юноши. — А зайцев на наших холмах поймать не так-то легко.
— Ночью я охочусь на четырех ногах,—последовал несколько загадочный ответ.
— Надо полагать, ты имеешь в виду, что охотишься с собакой?—продолжал расставлять ловушки Ван Хееле.
Мальчик лениво перекатился на спину и засмеялся странным смехом, который звучал столь же приятно, как фырканье, и был угрожающим, как рычание.
— Не думаю, чтобы какая-нибудь собака жаждала моего общества, особенно ночью.
Ван Хселе почувствовал что-то несомненно жуткое в этом юнце со странными глазами и странными речами.
— Я не могу оставить тебя здесь в лесу, — объявил он властно.
— Думаю, что лучше уж, чтобы я был здесь, чем в вашем доме, — сказал мальчишка.
Перспектива иметь это дикое, голое животное в своем превосходно налаженном доме, конечно же, не могла не обеспокоить Ван Хееле.
— Если ты не уйдешь, я должен буду заставить тебя сделать это, — сказал он.
Юноша молниеносно перевернулся, нырнул и через мгновенье сильным движением выбросил свое влажное блестящее тело на другой берег пруда. Если бы все это проделала выдра, в этом не было бы ничего примечательного, но то, как это сделал мальчишка, напугало Ван Хееле. Он невольно отступил назад, поскользнулся и упал навзничь на скользкий, поросший травой берег, ощущая на себе взгляд желтых тигриных глаз. Почти инстинктивно рука его потянулась к горлу. Юноша снова рассмеялся своим смехом, в котором рычание переходило в фырканье, затем еще одним неуловимо быстрым движением исчез из глаз в мягких зарослях травы и папоротника.
— Какое странное дикое животное! — вырвалось у Ван Хееле, когда он поднимался на ноги. И он вспомнил реплику Каннингхэма. «В вашем лесу живет какое-то дикое чудовище».
Медленно бредя домой, Ван Хееле перебирал в мозгу различные происшествия в округе, которые можно было бы связать с этим удивительным молодым зверем. Таинственные вещи происходили в лесах в последнее время: домашняя птица исчезала с ферм, зайцы встречались значительно реже, и до него дошли жалобы на то, что ягнята бесследно пропадали с пастбищ. Может быть, этот дикий мальчишка действительно охотился в округе с какой-нибудь хорошо обученной для браконьерства собакой. Он там говорил что-то насчет охоты «на четырех ногах» ночью и опять-таки странно намекал на то, что ни одна собака не приблизилась бы к нему, «особенно ночью». Все это было загадкой. А потом, перебрав в уме всевозможные пропажи последнего месяца или двух, он вдруг остановился, как вкопанный, его шаги и мысль замерли. А как же ребенок, пропавший с мельницы два месяца назад, — признанная версия сводилась к тому, что он упал в мельничный поток за домом на склоне холма, в противоположной от воды стороне. Нет, это, конечно, невообразимо, если б только этот мальчишка не брякнул ту жуть, что ел мясо ребенка два месяца назад. Такие ужасные вещи не следовало бы говорить даже в шутку.
Ван Хееле, вопреки своему обыкновению, не испытывал желания поболтать о том, что обнаружил в лесу. Как член приходского совета и мировой судья, казалось ему, он был бы несколько скомпрометирован тем, что в его владениях обретается такая сомнительная личность; не исключалась даже возможность, что ему могли предъявить солидный счет за ущерб, нанесенный набегами на ягнят и домашнюю птицу. За обедом вечером того дня Ван Хееле был необычно молчалив.
— У тебя пропал голос? — вопрошала тетушка. — Можно подумать, ты повстречался с волком.
Ван Хееле, не знавший этой старой поговорки, посчитал реплику довольно глупой; если бы он действительно увидел волка в своих владениях, эта тема не сходила бы у него с языка.
На следующее утро за завтраком Ван Хееле должен был сознаться себе, что чувство беспокойства, вызванное вчерашней встречей, нисколько не ослабело, и он решил поехать поездом в соседний кафедральный городок, найти Каннингхэма и выведать у него все, что тот на самом деле видел и что послужило поводом для замечания о диком чудовище в лесу. Придя к такому заключению, он частично обрел спою обычную бодрость духа и, напевая веселую мелодию, медленно направился в комнату, где всегда проводил утро, выкуривая традиционную сигарету. Но как только он переступил порог, песенка вдруг сменилась набожным восклицанием. В грациозной, нарочито небрежной позе на оттоманке растянулся мальчишка из леса. Был он не таким мокрым, как в прошлый раз, но никаких изменений в его туалете не было видно.
— Как ты посмел прийти сюда?—гневно спросил Ван Хееле.
Вы же мне сказали, что не следует оставаться там, в лесу, — отвечал юноша спокойно.
— Но не приходить же сюда. Воображаю, что будет, если моя тетка увидит тебя.
Намереваясь как-то смягчить грядущую катастрофу, Ван Хееле торопливо прикрыл, насколько мог, своего непрошеного гостя развернутой «Морнинг Пост». В этот момент в комнату вошла тетушка.
— Это — бедный юноша, потерялся… и потерял рассудок. Он не знает, кто он и откуда, — отчаянно пояснял Ван Хееле, с опаской поглядывая на лицо новоявленного беспризорника: не собирается ли тот со своей неуклюжей прямотой добавить что-либо еще о своих диких пристрастиях.
Мисс Ван Хееле чрезвычайно заинтересовалась.
— Его белье, наверное, испачкалось, — предположила она.
— Похоже, большую часть его он тоже потерял, — Ван Хееле суетливо поддергивал «Морнинг Пост», пытаясь удержать ее на месте.
А обнаженный бездомный ребенок взирал на мисс Ван Хееле так тепло, как это мог бы делать приблудный котенок или покинутый хозяевами щенок.
— Мы должны сделать для него все, что в наших силах, — решила она и тут же слуга, посланный к священнику, у которого в услужении был, мальчик, вернулся с комплектом одежды для подавальщика и всеми необходимыми аксессуарами вроде туфель, воротничка и так далее. Одетый, вымытый и ухоженный, юноша нисколько не утратил в глазах Ван Хееле своей свирепости, но тетушка нашла его премилым.
— Должны же мы его как-то называть, пока не выясним, кто он на самом деле, — сказала она. — Габриэль-Эрнест, вот так, я думаю; прекрасные, подходящие имена.
Ван Хееле согласился, но внутренне усомнился, смогут ли они ужиться с этим симпатичным ребенком. Опасений не поубавил и тот факт, что его степенный старый спаниель, сорвав замок, рванул из дома при первом появлении мальчишки, и сейчас упорно не желал возвращаться, дрожа и тявкая в дальнем конце сада, а канарейка, обычно такая же певуче-неугомонная как и сам Ван Хееле, только испуганно попискивала, более, чем когда-либо, он утвердился в желании поговорить с Кан-нингхэмом, не теряя ни минуты.
Когда он отправился на станцию, тетушка хлопотала, чтобы Габриэль-Эрнест помогал ей развлекать детишек из ее класса в воскресной школе за чаем в тот день,
Каннингхэм поначалу не высказал готовности к беседе.
— Моя мать умерла от расстройства ума,— пояснил он, — поэтому вы поймете, почему я избегаю подробно останавливаться на чем-либо фантастическом, что я, возможно, видел или думаю, что видел.
— Но что вы видели? — не унимался Ван Хееле.
— То, что, полагаю, я видел, было настолько необычным, что ни один здравомыслящий человек не поверил бы этому. В тот последний вечер, который я провел с вами, я стоял, наполовину скрытый зеленой изгородью, у ворот сада, наблюдая за угасающим закатом. Вдруг я отчетливо увидел скульптурно выступавшую на склоне холма фигуру обнаженного юноши -купальщика, вышедшего, по-видимому, из какого-то близлежащего пруда; он тоже наблюдал за заходом солнца. Его поза была так выразительна, что наводила на мысль о диком фавне из какого-нибудь языческого мифа. Я тут же захотел нанять его в качестве натурщика и через мгновенье окликнул бы его. Но как раз в этот момент солнце исчезло из виду, убрав оранжевые и розовые цвета из ландшафта и оставив его холодным и серым. И в тот же миг произошло нечто поразительное — юноша тоже исчез!
— Что?! Совсем исчез?—спросил возбужденно Ван Хееле.
— Нет, вот это-то и есть самое ужасное, — ответил художник. — На открытом пространстве склона, где секунду назад был виден юноша, стоял большой волк, с темной шерстью, поблескивающими клыками и жестокими желтыми глазами. Вы можете подумать…
Но Ван Хееле уже было не остановить чем-то столь незначительным, как раздумье. Он мчался с предельной скоростью к вокзалу. Мысль о телеграмме он отбросил. «Габриэль-Эрнест — оборотень», — было бы безнадежной попыткой передать суть ситуации, и его тетка подумала бы, что это какое-то шифрованное послание, к которому он не удосужился дать ключа. Единственная надежда—попасть домой до захода солнца. Кэб, которого он нанял, выйдя из поезда, двигался, как ему казалось, с, убийственной неторопливостью по проселочной дороге, освещенной багряными и розовато-лиловыми отблесками лучей заходящего солнца. Когда он прибыл домой, тетушка убирала недоеденные джемы и пироги.
— Где Габриэль-Эрнест? — чуть не закричал он.
— Он повел младшего мальчика Тупов,—отвечала она.—Уже поздно, и я подумала, что небезопасно отпускать малыша домой одного. Какой красивый закат, не правда ли?
Но Ван Хееле, хоть и помнил все это время о зареве на угасающих небесах, не остался обсуждать его красоты. Со скоростью, раньше ему неведомой, он помчался по узкой тропинке, ведущей к дому семейства Тупов. По одну сторону тропинки пробегал бурный мельничный поток, по другую — возвышался далеко тянущийся пустынный склон. Угасающий край красного солнечного круга еще виднелся на горизонте, и за следующим поворотом он должен был увидеть преследуемую им пару. Но краски заката вдруг померкли, и вокруг воцарился подрагивающий серый свет. Ван Хееле услышал пронзительный испуганный вопль и остановился…
Больше никогда не видели ни мальчика Тупов, ни Габриэля-Эрнеста, но разбросанные одежды последнего нашли на дороге. Это дало повод допустить, что ребенок упал в воду, а юноша, раздевшись, бросился в поток, тщетно пытаясь спасти его. Ван Хееле и несколько работников слышали громкий крик ребенка как раз у места, где была найдена одежда. Миссис Туп, у которой было еще одиннадцать детей, смирилась со своей тяжелой утратой, но мисс Ван Хееле искренне горевала по найденышу. По ее инициативе в церкви была установлена медная мемориальная доска с надписью: «Габриэлю-Эрнесту, неизвестному юноше, мужественно пожертвовавшему собой ради спасения ребенка».
Ван Хееле во многом потакал тетушке, но наотрез отказался поставить свою подпись на надгробии Габриэля-Эрнеста.

Не проси гарантий, не ищи покоя - такого зверя нет на свете...
Рэй Брэдбери