Ретрский морской кабан в свете балто-славянских быличек о «рыбном пастухе»

Дайнюс Разаускас

В литовской фольклорной традиции, особенно в быличках, известен образ «рыбьего пастуха» или, как он иногда называется по русски, «рыбного пастуха». Например:

«Еще мой отец рассказывал, что какой-то человек поехал в лес Жагарине за мхом. А была суббота. Он рвет мох и слышит: на озере – только не знаю, на озере Луодис или Жагарине, – шум. „Ну, – думает про себя, – сегодня у евреев праздник, так кто же там может ловить рыбу?” Ну, пошел к озеру и смотрит. А в камыше сидит какой-то человек, весь волосами обросший, и когда он свистит, так лещи хвостами бух, бух, бух. Это, говорят, там р ы б н ы й п а с т у х был» (SV, 26).

Как справедливо заметила Л. Бугене, «этот образ рыбного пастуха скорее всего возник в связи с тем, что рыба представлялась в качестве озерной скотины – свиньи» (Būgienė, 51). Такое представление проявляется в народной традиции начиная с простого сопоставления (например, «Здесь весной ловили рыб как поросят» [LKŽ XX, 1009]) и кончая полным отождествлением:

«В одном озере поймали очень большую рыбу с коротким хвостом. Дома ее мясо засолили. Ночью и стал кто-то у озера покрикивать:

– Чух чух, короткохвостая!

И покрикивая подошел к дому. Под окном стал просить:

– Отдай мою свинью.

Те люди утром отвезли эту солёную рыбу, в озеро свалили. Больше ничего не слышали» (SV, 29).

Еще один пример:

«До войны, когда я была еще маленькой, мой батюшка в озере Юодейкю, под [городом] Шяуляй, ловил рыбу. Один раз во время ловли им попалась такая большая рыба, что даже коня пришлось в сеть впрягать, чтобы ее вытащить. Дома засолили эту рыбу, так из нее получилось добрых полчана мяса.

После этого по ночам батюшку все сбрасывало с кровати, и кто-то кричал:

– Отдай мою свинью!

Мы сами видели, как его сбрасывало с кровати на пол. Потом все равно пришлось выбросить эту рыбу назад в озеро. Как выбросили, так батюшку больше не сбрасывало с кровати» (LD, 31; SV, 29).

Подобного рода былички не менее хорошо известны и в латышской традиции:

«Недалеко от Тауркалне находится озеро, которое называют Аклезерс. Рыба там сейчас не водится, и раньше не водилась. Раньше один рыбак рубил прорубь, когда рыба задыхалась. Он вытащил одну рыбу с коротким хвостом. Рыбак развел огонь и хотел уже рыбу жарить. Но тут со дна озера раздался голос: „Чух, чух, большая, чух, чух, маленькая, чух, чух, всех малей, все свиньи здесь, только короткохвостки нет”. Рыба живо бросилась от огня и через прорубь ушла в озеро» (LTT, 207).

Следует обратить внимание на то, что место свиньи в таких быличках может занимать боров:

«Один человек взял длинную нить, привязал камень в конце и хотел измерить озеро Пакулу, какой оно будет глубины. Но нить кончилась, а дна не смогла достать. Потянул нить назад, но видит, что камень стал намного тяжелей. Вытащил всю – вот тебе на: к концу нити большой окунь прицепился. Понес окуня домой. А там у озера Пакулу была мельница, где этот самый человек тогда жил. Тут ночью сам мельник слышит, что под шлюзом что-то страшно бушует да кричит: „Пёстрый, пёстрый! Мой пёстрый б о р о в у ш к а! (Deglais, deglais! Mans deglais v e p r ī t i s! )”. Мельник поднял всех батраков и хотел прогнать крикуна, но никак: кричит да кричит. Наконец вгляделся получше – да ну: большущая рыба там бушует и уж хочет всю плотину разрушить. Ничего другого не осталось: отпустили окуня назад и так добились спокойствия» (LTT, 265-266).

Заслуживает внимания в этом отношении известная вставка 1261 г. в русский перевод «Хроники» Иоанна Малалы с пересказом литовского мифа о Совии, нашедшем и проложившем через огонь посмертный путь в блаженное царство света и таким образом основавшем обряд сожжения трупов. Пересказ мифа начинается тем, что говорится: Совий бе человек. Оуловившю емоу дивии вепрь… «Совий был человеком. Он словил „дивого” вепря…» (BRMŠ I, 266).

Дело в том, что литовская фольклористка Б. Кербелите сопоставляет вепря из «мифа Совия» именно с боровом или свиньей из быличек указанного выше типа, буквально – с кабаном, tekis из соответствующего литовского варианта. «Таким образом, – по словам автора, – дивии вепрь в анализируемом тексте может означать dievo tekis ‘божий кабан’, т.е. рыбу». Определение вепря дивии, в свою очередь, понимается не как ‘дикий’, а либо как ‘дивный, удивительный, чудесный’, либо, в непосредственном сопоставлении с литовским dievas ‘бог’, как ‘божий’, чем в обоих случаях, по мнению автора, подчеркнута необычность вепря, располагающая к сопоставлению его с рыбой. (Можно напомнить, что уже А.Ю. Греймас указывал на то, что определение «дикий» к слову вепрь является излишним, т.е. плеоназмом, и приводил в качестве примера перевод Маннхардта wunderbaren Eber [Greimas, 356].) Далее Б. Кербелите замечает, что «трудно представить, как можно „словить” вепря, в то время как рыба именно ловится» (Kerbelytė 1993, 49). Мы в свою очередь заметим, что хотя переписчиком миф пересказан на русском языке и не позволяет обратиться к балтийскому оригиналу, русское слово вепрь этимологически полностью отвечает латышскому vepris ‘боров’ (Фасмер I, 292; Karulis II, 507), уменьшительно veprītis в приведенной выше быличке, в которой «рыбий пастух», как мы видели, призывает свою рыбу словами: Deglais, deglais! Mans deglais v e p r ī t i s ! ‘Пёстрый, пёстрый! Мой пёстрый боровушка!’. Причем литовское географическое название Vepriai, по словам К. Буги, «предполагает существование слова vepris и в литовском» (Būga II, 648-649). Если указанные сопоставления правомерны, то русское дивии вепрь вставки в «Хронику» Малалы полностью соответствовало бы литовскому dievo *vepris и латышскому dieva vepris ‘божий боров’, а Совий, «словивший» этого «дивьего вепря», оказался бы сродни рыбаку из указанного рода быличек, словившему рыбу-свинью «рыбного пастуха».

В славянской народной традиции, по словам А.В. Гуры, «мифическим хозяином, предводителем („водом”), царем над рыбой и „р ы б н ы м п а с т у х о м” считают водяного. По русским представлениям, он ездит верхом на соме, п а с е т рыбу под водой, перегоняет ее из озера в озеро, заключает с рыбаками договор о рыбе, может не напустить ее в сети, наказывает за ловлю рыбы ночью. Водяной и сам может появляться в образе рыбы, например, осетра, сома, пудовой щуки, реже – карася или налима или в виде получеловека-полурыбы, человека с сомовьей головой» и т.п. (Гура, 750).

В связи с образом рыбы-свиньи ср. такие славянские ихтионимы, как рус. свúночка ‘донской ёрш’, укр., блр. свинка, пол. świnia, świnka, слвц. švinka ‘подуст’, укр. свинюга ‘краснопёрка’, с.-хорв. свиња риба ‘осетр’, также прасица ‘усач’ (Усачева, 157-158, 137, 129, 74). Ср. также латинское название осётра porco-piscis, буквально ‘свинья-рыба’ (Walde, Hofmann II, 310) и т.п.

Следует также обратить внимание на тесную связь со свиньей самого водяного, выступающего, как было сказано, в роли «рыбного пастуха». Например, «в одной из польских быличек человек пытается поймать свинью, которая ускользает от него и скрывается под водой» (Левкиевская, 501). В Белоруссии, «чтобы водяной не слизывал смазку с мельничных колес, мельники бросали в воду сало, внутренности или мясо свиньи» (СД I, 399). В России, в окрестностях Новгорода верили, что водяной непосредственно сам может быть свиньей (РС, 95); так, «по рассказу из Новгородской губернии, когда отыскивали утонувшую девушку, то ныряли в воду. Один мужик нырнул, нашел девушку и хотел ее вытащить за волосы, но на ней сидела свинья. В другой раз нырнул – то же самое. Приготовляясь нырять в третий раз, он перекрестился. Водяной – это был он в образе свиньи – скрылся. Утопленница была вытащена, но к жизни ее не удалось возвратить» (РС, 104). В русских рыбацких приметах «встреча со свиньей предвещает добычу» (Криничная, 484), поскольку водяной может показываться в виде «свиньи. При этом вспоминается один из древних мифологических рассказов, согласно которому», по словам Н.М. Карамзина, «гений Ретрского озера, когда великие опасности угрожали народу Славянскому, принимал на себя образ кабана, выплывал на берег, ревел ужасным голосом и скрывался в волнах» (Криничная, 456-457).

Здесь как раз имеется в виду упомянутый в заглавии рассказ из «Хроники» Титмара Мерзебургского (VI.23-24), IX в., о древнем городе балтийских славян Ретре и пересказанная им легенда о том, что, когда городу угрожало какое-нибудь несчастье, из вод моря показывался огромный в е п р ь, сверкавший белыми клыками. Буквально: «Верящие издавна различным заблуждениям, они [жители Ретры] считают, что если им угрожает продолжительная и жестокая война, то из упомянутого моря выходит огромный кабан с белыми и блестящими клыками, и многие видят, как он катается по болоту, сопровождаемый страшными сотрясениями земли» (ХИСВ I, 314). Притом В.Н. Топоров сверкающего клыками вепря принимает за символ солнца (восходящего из или из-за моря), а славянское солнце-Сварога, отца огня-Сварожича, почитавшегося в той же Ретре, сопоставляет с литовским Совием (Топоров 1966, 145-148; см. Иванов, Топоров 1965, 37-38). Примечательно и то, что если в латышской быличке выступает vepris, а в описании литовского мифа на русском используется слово вепрь, полностью соответствующее лтш. vepris и лит. *vepris, то морской кабан, или же именно вепрь, в легенде балтийских славян, записанной на латыни, назван опять же родственным латинским словом aper. Речь идет, собственно, об одном и том же слове, отразившемся с незначительными искажениями в разных родственных языках (наряду с балто-славянскими и италийскими еще и в германских: *ebura- ‘вепрь’ > др.-в.-нем. ebur, нем. Eber и др.). Таким образом, есть все основания полагать, что и в славянском устном оригинале легенды присутствовало именно слово, соответствующее балто-славянскому *Ùepría- (относительно данной формы см. Karulis II, 507; Фасмер I, 292; Pokorny, 323).

За пределами балто-славянской традиции дополнительно можно обратить внимание и на немецкую быличку уже известного нам типа, пересказанную на русском, например, А.А. Потебней (со ссылкой на «Beiträge zur deutschen Mythologie» Вольфа [J.W. Wolf]): «В Мекленбурге есть озеро, которое, как говорят, стало на месте провалившегося города. Окрестным жителям запрещено (кем? – А. П.) ловить там рыбу. Раз, несмотря на это, рыбаки закинули там вечером невод и вытащили огромную щуку. Вслед за тем слышат, что под водою женский голос скликает свиней. Потом мужской спрашивает: „Всех уже собрала?” – „Девяносто девять есть, а одноглазого борова нету”. И опять послышалось скликание свиней. Тогда щука выпрыгнула из лодки с криком: „Здесь, здесь”, – и все затихло» (Потебня, 256).

Что касается германской традиции, в связи с легендой балтийских славян о морском кабане, показывающимся на море близ города Ретры в случае военного нападения, интерес представляет древнескандинавский эддический кеннинг к о р а б л я brimsvîn, буквально – ‘в е п р ь м о р я’ (Стеблин-Каменский, 40). И германская традиция в этом не составляет исключения. По словам Я. Курсите, «объединения слов типа кеннинга характерны также для латышских мифических песен. Так, например, лодка или к о р а б л ь обозначается через черную / зеленую с в и н ь ю» (Kursīte, 170). Ср. соответственно русскую загадку с ответом « к о р а б л ь или лодка»: Едет с в и н ь я от сына, на обеих концах по рылу (Загадки, 134, № 4480).

Один довольно интересный материал в отношении связи рыбы, свиньи и корабля имеется среди исторических источников по балтийской мифологии. Это «Прусская Хроника» 1583 года, автор которой, историк Лукас Давид, кроме всего прочего, рассказывает о том, как в 1520 году, во время угрозы нападения польских военных кораблей на Самланд и Кёнигсберг, магистр Тевтонского Ордена в Пруссии Альбрехт во избежание грозящей опасности обратился за помощью к прусскому жрецу Вальтину Суплиту, который обещал отогнать польские к о р а б л и от берегов Самланда при помощи обрядов и жертвоприношений местным богам. По рассказу Лукаса Давида, «для того, чтобы это совершить, ему нужен совсем черный бык или бычок, которого он хотел бы у моря, в присутствии их всех [местных крестьян], по древнему обычаю отцов принести в жертву», и после «он сам заколол быка» (BRMŠ II, 257). Обряд удался, и вражеские корабли действительно прошли мимо и отошли прочь от берегов Самланда (позже выяснилось, что морякам на месте обжитого прибрежья виделся суровый дикий берег, совершенно непригодный для высадки). «Однако такая беда вслед за совершённым жертвоприношением случилась и такое несчастье настигло приморских крестьян, что они с того времени, как был заколот бык или бычок, в течение то ли шести, то ли семи лет не могли поймать ни одной р ы б ы» (BRMŠ II, 258). Вследствие этого над жителями, основным промыслом которых было рыболовство, нависла другая угроза – голод. Так что пришлось опять обращаться к жрецу. Вальтин Суплит признался, что совершил опрометчивую ошибку и «в то же самое время, когда он заколол быка и принес у моря в жертву богам, он отогнал от суши всё, не только врага, но и рыбу» (BRMŠ II, 259). Тем не менее жрец сказал, что знает способ, как вернуть рыбу, а для этого «они должны купить черную с в и н ь ю и хорошо ее откормить. […] И когда свинья была хорошо откормлена, жрец велел принести свинью и пиво, как раньше быка, к морю у [села] Рантау, где он, сопровождая свои действия какими-то диковинными движениями, заколол, опалил, очистил и прекрасно приготовил эту черную, хорошо откормленную, жирную свинью» (BRMŠ II, 259), таким образом исправляя допущенную им ранее ритуальную ошибку, после чего рыба вернулясь к берегам Самланда.

Во всяком случае, здесь, как и в случае морского кабана под Ретрой, речь идет о чудесной защите во время угрозы военного нападения, причем нападения на кораблях с моря. С другой стороны, жертвоприношение свиньи ради возвращения рыбы напоминает приведенные выше былички о «рыбном пастухе», хлопочащем о своей пропавшей свинье. Того же «рыбного пастуха», наконец, можно узреть и в сообщении М. Стрыйковского в «Хронике Польской, Литовской, Жмудской и всея Руси» (1582) о литовском речном боге «Upinis Dewos, который имел реки в своей власти; и ему приносили в жертву беленьких п о р о с я т, чтобы текла чистая вода» (BRMŠ II, 513).

Все это ставит ретрского морского кабана, или вепря, в ряд извесных мотивов, позволяя тем самым видеть в нем, с одной стороны, мифического водяного, а с другой, гипотетически, – метафору вполне реального военного короабля (флота), готового выступить на защиту своего города.

Литература и источники:

Гура – А.В. Гура. Символика животных в славянской народной традиции. – Москва, 1997.
Загадки – Загадки / Издание подготовила В.В. Митрофанова. – Ленинград, 1968.
Иванов, Топоров 1965 – Вяч.Вс. Иванов, В.Н. Топоров. Славянские языковые моделирующие семиотические системы (Древний период). – Москва, 1965.
Криничная – Н.А. Криничная. Русская народная мифологическая проза: Истоки и полисемантизм образов, т. I: Былички, бывальщины, легенды, поверья о духах-«хозяевах». – Санкт-Петербург, 2001.
Левкиевская – Е. Левкиевская. Мифы русского народа. – Москва, 2002.
Потебня – А.А. Потебня. Символ и миф в народной культуре: Собрание трудов. – Москва, 2000.
РС – М. Власова. Русские суеверия. – Санкт-Петербург, 2000.
СД I, II – Славянские древности: Этнолингвистический словарь в пяти томах. Под редакцией Н.И. Толстого, т. I-II. – Москва, 1995-1999.
Стеблин-Каменский – М.И. Стеблин-Каменский. Древне-скандинавская литература. – Москва, 1979.
Топоров 1966 – В.Н. Топоров. Об одной «ятвяжской» мифологеме в связи со славянской параллелью // Acta Baltico-Slavica, III. – Białystok, 1966.
Усачева – В.В. Усачева. Славянская ихтиологическая терминология: Принципы и способы номинации. – Москва, 2003.
Фасмер I–IV – М. Фасмер. Этимологический словарь русского языка, т. I–IV. – Санкт-Петербург, 1996.
ХИСВ I – Хрестоматия по истории средних веков, т. I: Раннее средневековье. – Москва, 1961.
BRMŠ I – Baltų religijos ir mitologijos šaltiniai, t. I: Nuo seniausių laikų iki XV amžiaus pabaigos / Sudarė Norbertas Vėlius. – Vilnius, 1996.
BRMŠ II – Baltų religijos ir mitologijos šaltiniai, t. II: XVI amžius / Sudarė Norbertas Vėlius. – Vilnius, 2001.
Būga I–III – K. Būga. Rinktiniai raštai, t. I–III. – Vilnius, 1958–1962.
Būgienė – L. Būgienė. Mitinis vandens įprasminimas lietuvių sakmėse, padavimuose ir tikėjimuose // Tautosakos darbai, t. XI (XVIII). – Vilnius, 1999.
Greimas – A. J. Greimas. Tautos atminties beieškant. Apie dievus ir žmones. – Vilnius-Chicago, 1990.
Karulis I-II – K. Karulis. Latviešu etimoloģijas vārdnīca, sēj. I–II. – Rīga, 1992.
Kerbelytė 1993 – B. Kerbelytė. Algirdas Julius Greimas – Mitologinių tekstų aiškintojas // Tautosakos darbai, t. II (IX). – Vilnius, 1993.
Kursīte – J. Kursīte. Latviešu falklora mītu spogulī. – Rīga, 1996.
LD – Laumių dovanos: Lietuvių mitologinės sakmės / Paruošė Norbertas Vėlius. – Vilnius, 1979.
LKŽ – Lietuvių kalbos žodynas, t. I–XX. – Vilnius, 1956-2002.
LTT – Latviešu tautas teikas: Izcelšanās teikas. Izlase / Sastādītāja Alma Ancelāne. – Rīga, 1991.
Pokorny – J. Pokorny. Indogermanisches etymologisches Wörterbuch, Bd. I. – Bern-München, 1959.
SV – Sužeistas vėjas: Lietuvių liaudies mitologinės sakmės / Sudarė Norbertas Vėlius. – Vilnius, 1987.
Walde, Hofmann I-II – Lateinisches etymologisches Wörterbuch von A. Walde / 3., neubearbeitete Auflage von J.B. Hofmann, Bde. I-II. – Heidelberg, 1938-1954.