Habetrot. Статья из «Эльфийского словаря» К.Бриггс

Habetrot

The name of the Border patron fairy of spinning. William Henderson in Folk-Lore of the Northern Counties (p.258-262) tells a story from the Wilkie manuscript about this fairy which has many points of interest.

A Selkirkshire gudewife had a bonny, idle daughter who much preferred roaming over the countryside gathering flowers to blistering her fingers with spinning. The gudewife did all that she could to make the lassie a notable spinster, but all in vain, till one day she lost patience, gave her daughter a sound whipping, threw down seven heads of lint in front of her, and told her that they must all be spun up into yarn within three days, or it would be the worse for her. The lassie knew her mother meant what she said, so she set to work in earnest, and worked hard for a whole day, but she only blistered her soft little hands and produced a few feet of lumpy, uneven thread. When it grew dark she cried herself to sleep. She woke up on a glorious morning, looked at her wretched stint, and despaired. 'I can do no good here,' she thought, Til away oot into the caller air.' She wandered here and there down the stream and at last sat down on a self-bored stone and burst into tears. She had heard no one come near, but when she looked up there was an old wife beside her, plying her spindle busily and pulling out her thread with a lip that seemed made for that very purpose. The lass was a friendly wee thing, and she wished the old wife a kind good morning. Then like the bairn she was she asked, 'Whit way are ye sae lang lipit, gudewife?' 'With drawing the thread, ma hinnie,' said the old wife, well pleased with her. 'That's what I sud be doing,' said the lassie, 'but it's a'nae gude.' And she told the old wife her story. 'Fetch me yir lint, and I'll hae it spun up in gude time,' said the kind old wife; and the lassie ran home and fetched it. 'What's yir name, gudewife?' she asked, 'and whaur will I get it?' But the old wife took the lint without answering — and was nowhere. The girl sat down, thoroughly bewildered, and waited. Presently the hot sun made her drowsy, and she fell asleep. The sun was setting when she woke, and she heard a whirring sound and voices singing coming from under her head. She put her eye to the self-bored stone and beneath her she saw a great cavern, with a number of queer old wives sitting spinning in it, each on a white marble stone, rounded in the river, called a 'colludie stone'. They all had long, long lips, and her friend of that morning was walking up and down among them, directing them all, and as the lassie peeped in she heard her say, 'Little kens the wee lassie on the brae-head that Habetrot is my name.' There was one spinner sitting a little apart from the rest who was uglier than all of them. Habetrot went up to her and said: 'Bundle up the yarn, Scantlie Mab, for it's time the wee lassie sud gie it to her Minnie.' At that the lassie knew that it was time for her to be at the cottage door, and she got up and hurried home. She met Habetrot just outside, who gave her seven beautiful hanks of yarn. 'Oh whit can I dae for ye in return?' she cried. 'Naething, naething,' said Habetrot, 'but dinna tell yer mither whae spun the yarn.'

The lassie went into the cottage treading on air but famished with hunger, for she had eaten nothing since the day before. Her mother was in the box-bed fast asleep, for she had been hard at work making black puddings, 'sausters' they called them round there, and had gone to bed early. The lassie spread out her yarn so that her mother could see it when she waked, then she blew up the fire, took down the frying-pan and fried the first sauster and ate it, then the second, then the third, and so on till she had eaten all seven. Then she went up the ladder to bed.

The mother was awake first in the morning. There she saw seven beautiful skeins of yarn spread out, but not a trace of her seven sausters except a black frying-pan. Half-distracted between joy and anger, she rushed out of the house singing:

Ma daughter's spun se'en, se'en, se'en,

Ma daughter's eaten se'en, se'en, se'en,

And all before daylight!'

And who should come riding along but the young laird himself. 'What's that you're crying, Goodwife?' he said, and she sang out again:

Ma daughter's spun se'en, se'en, se'en,

Ma daughter's eaten se'en, se'en, se'en,

an' if ye don't believe me, come and sec for yersel!'

The laird followed her into the house, and when he saw the smoothness and evenness of the skeins, he wanted to see the spinner of them, and when he saw the bonny lass, he asked her to be his wife.

The laird was handsome and braw, and the lass was glad to say yes, but there was one thing that troubled her, the laird kept talking of all the line yarn she would be spinning for him after the wedding. So one evening the lassie went down to the self-bored stone and called on Habetrot. Habetrot knew what her trouble would be, but she said, 'Never heed, hinnie, bring your jo here and we'll sort it for ye.' So next night at sunset the pair of them stood at the self-bored stone and heard Habetrot singing, and at the end of the song she opened a hidden door and let them into the mound. The laird was astonished at all the shapes of deformity he saw before him and asked aloud why their lips were so distorted. One after another they muttered in hardly intelligible tones, 'With sp-sp-spinning.' 'Aye, aye, they were once bonnie eneugh,' said Habetrot, 'but spinners aye gan of that gait. Yer own lassie 'ill be the same, bonnie though she is noo, for she's fair mad about the spinning.' 'She'll not!' said the laird. 'Not another spindle shall she touch from this day on!' 'Just as ye say, laird,' said the lassie; and from that day on she roamed the countryside with the laird or rode about behind him as blithe as a bird, and every head of lint that grew on their land went to old Habetrot to spin.

This pleasant version of Grimm's tale of 'The Three Spinners' is more than a mere folk-tale, for Habetrot was really believed to be the patroness of spinners, and it was seriously held that a shirt made by her was a sovereign remedy for all sorts of diseases. It is strange that so many of these spinning fairies had names ending in 'trot', 'throt' or 'tot'. There is Tryten-a-troten, Gwaryn-a-throt and Tom Tit Tot.

Habetrot, however, is not sinister like the others, though the overhearing of her name suggests a similar motif which somehow got overlaid.

[Type: 501. Motifs: D2183; F271.4.3 ; F346; G201.1; H914; H1092; J51]

Габетрот

Так в Пограничье зовут духа-покровителя прядения. Вильям Хендерсон в «Фольклоре Северных графств» (с.258-251) пересказывает записанную в манускрипте Уилки сказку об этом духе, в которой немало любопытных моментов.

У одной женщины в Селькиркшире была дочка, красивая, но ленивая, которая только и знала, что гулять по округе да собирать цветочки, и не желала портить свои белые ручки пряжей. Женщина все свои силы положила на то, чтобы сделать из своей дочки достойную прядильщицу, но все впустую.

Наконец однажды терпение ее лопнуло, она выпорола хорошенько дочку, бросила перед ней семь здоровенных куделей и велела спрясть ее за три дня, а не то хуже будет. Девушка поняла, что мамаша не шутит, и принялась за работу. Она пряла весь день напролет, но лишь поранила свои чудесные белые ручки, а спряла всего несколько локтей пряжи, да и пряжа вышла неровная, с узелками. Стемнело, и девушка в слезах уснула.

Проснулась она поутру, поглядела на свои бедные ручки и заплакала.

— Ничего у меня не получится, — решила она. — Пойду-ка я лучше погуляю на вольном воздухе.

Ходила она, бродила вдоль ручья и наконец присела на самодырный камень и заплакала горючими слезами.

Вроде и никого она не слышала, но когда подняла голову, то перед ней стояла старушка, одной рукой крутя веретено, а нитку вытягивая губой, которая, казалось, нарочно для этого только и приспособлена. Наша девушка была не какая-нибудь неотесанная невежа — она пожелала старушке доброго утра. Потом же она спросила:

— Отчего у вас такая большая губа, сударыня?

— От пряжи, от пряжи, милочка, — отвечала старушка.

— Вот и мне тоже нужно прясть, — пожаловалась девушка, — а у меня ничего не выходит.

И она рассказала старушке о своей печальной судьбе.

— А ты принеси мне свои кудели, — предложила добрая старушка, — и я спряду их в срок.

Девушка тут же сбегала домой за куделями.

— Как тебя зовут, добрая женщина? — спросила девушка. — И что теперь будет с пряжей?

Но старушка лишь взяла кудели, ничего не отвечая, и пропала.

Девушка осталась сидеть и ждать ее, ничего не понимая. Вскоре ее разморило на жаре, и она уснула.

Когда она проснулась, солнце уже заходило, и разбудило ее жужжание веретен и невидимые голоса, поющие откуда-то рядом, словно из-под земли. Девушка посмотрела в дыру в камне и увидела под собой большую пещеру, в которой сидели и пряли какие-то странные старушки. Каждая сидела на обкатанной рекой белом голыше. У каждой губы были длинные-длинные, а утренняя старушка ходила между ними, помогая и подгоняя их. Девушка прислушалась и услышала, как старушка напевает:

— А девчонка на речонке никак в толк не возьмет, что зовут меня — Габетрот!

Одна старушка, совсем уж безобразная, сидела чуть в стороне. Габетрот подошла к ней и сказала:

— Свяжи-ка мотки, Тощая Маб, а то девчонке пора уже нести их к своей мамке!

Тут девушка наша заметила, что давно уже стемнело, и побежала домой бегом. Возле дома ее встретила Габетрот и вручила ей семь мотков прекрасной пряжи.

— Чем же я тебе отплачу? — спросила девушка.

— Да ничем, ничем, милая. Только не говори матери, кто прял эту пряжу.

Девушка вошла в дом, не чуя под собой ног от радости, но и умирая с голоду — за весь день у нее маковой росинки во рту не было. Мать ее уже давно спала в своей постели, потому что весь день она трудилась на кухне и приготовила семь «состеров» — черных пудингов, притомилась и пошла спать рано. Девушка разложила пряжу так, чтобы мать наутро сразу нашла бы ее, а сама развела огонь в печи, взяла сковородку, поджарила первый состер и съела его — а за ним второй, третий, и так все семь. Тогда она забралась по лестнице к себе и легла спать.

Поутру мать ее проснулась и тут же увидела семь прекрасных мотков пряжи — но при этом ни следа от ее семи состеров, только гарь на сковородке. Одновременно и обрадованная, и раздосадованная, она выбежала из дома с песней:

Моя дочка спряла семь, семь, семь

Моя дочка съела семь, семь, семь,

От заката до восхода!

И надо ж было такому случиться, что мимо ехал не кто иной, как молодой лэйрд!

— Что это ты кричишь там, добрая женщина? — спросил он, и она спела свою песенку с начала:

Моя дочка спряла семь, семь, семь

Моя дочка съела семь, семь, семь,

а если не верите — зайдите и сами посмотрите!

Лэйрд зашел с ней в дом, и только глянул, какая ровная да гладкая вышла пряжа, как сразу захотел познакомиться с прядильщицей, а увидев ладную да стройную девицу, немедленно попросил ее стать его женой.

Лэйрд был хорош собой и статен, и девушка с радостью согласилась. Одно только печалило ее — что лэйрд без умолку твердил о чудесной пряже, которую она станет прясть для него после свадьбы. И однажды вечером девушка пришла к самобурному камню и позвала Габетрот.

Габетрот наперед знала все ее тревоги, но сказала:

— Не печалься девица, приноси сюда свою работу, и уж мы с ней разделаемся.

Следующим же вечером на закате девушка и ее жених пришли к самодырному камню и услышали песенку Габетрот, а допев песню, старушка открыла им потайную дверь и впустила их в подземелье.

Лэйрд подивился необычайному уродству старушек и спросил, отчего у них такие губы. Одна за другой они бормотали еле понятно:

— От пряжи, от пряжи, ваша светлость.

— Так-так, — подтвердила Габетрот, — когда-то и они были славными девицами, но пряжа от красоты лучше не делается. И твоя невеста станет такой же, хоть сейчас и красавица, потому что она хорошо прядет.

— Не прясть ей больше во веки веков! — сказал тогда лэйрд. — С этого дня она не коснется веретена!

— Как скажете, ваша светлость, — сказала девушка, и с того дня они с лэйрдом лишь гуляли по округе, пешком или верхом на конях, веселые, как птички, а каждый сноп льна, что рос на их земле, отправлялся к старой Габетрот на прядение.

Эта симпатичная версия «Трех прях» братьев Гримм — больше, чем просто сказка, потому что Габетрот действительно считалась покровительницей прядения, и всерьез думали, что рубаха, сшитая из ниток, спряденных ею, лечит от всех болезней.

Занятно, что имена такого множества духов-прях кончаются на «трот» или «тот»: Тритен-а-Тротен [tryten-a-troten], Гварвин-а-Трот и Том-Тит-Тот.

Габетрот, в отличие от прочих, не злая, хотя подслушанное имя и намекает на похожий мотив, который по какой-то причине не проявился в этой сказке.

[Тип: 501. Мотивы: D2183; F271.4.3; F346; G201.1; H914; H1092; J51]

Comments

Отправить комментарий

The content of this field is kept private and will not be shown publicly.
CAPTCHA
Пожалуйста, введите слова, показанные на картинке ниже. Это необходимо для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя спам-бота. Спасибо.
2 + 3 =
Решите эту простую математическую задачу и введите результат. То есть для 1+3, введите 4.

Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарии. Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь. Only registered users can post a new comment. Please login or register. Only registered users can post a new comment. Please login or register.